Том 4. Маски - Страница 102

К оглавлению

102

А Мардарий, ему на плечо положив жиловатую лапищу, из-за плеча протянулся: усами оранжевыми:

— Ну?

— Что «ну»?

И Мардарий — глазами в глаза:

— Дело это.

Бесцветны стальные глаза: призакрылись; и — брысил ресницами; но наливалась височная синяя жила; и смыком морщин, точно рачьей клешнею, щипался.

И понял Мардарий: проваливалось дело это.

А «Титыч», —

— партийная кличка, —

— разглядывая корешки переплетов, смекал, точно мерки снимая: ушами, плечами и пальцами что-то учитывал он: —

— не казалось, что он выбивался из сил, когда он выбивался: мог спать, продолжая работу во сне; и скорее откусишь усы и тебе оторвет нос от перца, чем корень поймешь, тот, в который вперился он, перетирая сухие ладони, как будто готовясь себе операцию сделать.

— Мардаша, Мардаша, — и желтая, шерсткая вся борода разъерошилась:

— Стоп.

Свои пальцы зажал, будто он позвоночник, свой собственный, сламывал.

— Эк, дурака стоит дело: я — прост, как ворона!

Вдруг книжицу выщепнул; перевернувшися, крепким движеньем метнул через стол, точно диск, прямо в руки Мардарию:

— Дельная!..

— Вы — не читали?

— Прочтите…

А сам — вне себя; голова, — как раскопанная муравьиная куча: в ней выбеги мыслей единовременных — усатых, коленчатых и многолапых, туда и сюда!

— Куй железо!

Превратности смыслов, их бег друг сквозь друга, друг в друге, как в круге кругов, из которых куют сталь решений; но — замкнутый череп!

Круг — замкнут!

— Остыло железо!

И бросивши бороду, два острых локтя откидом спины в потолочный, седой, паутиной обметанный угол, — локтями на стол, головою — на руки: с громчайшим —

«Мардаша, нет выхода!» —

— пал!

Знал Мардарий, какие тяжелые трудности преодолел он, чтоб дело с профессором честно простроилось, как эти трудности скромно таил; и —

— в то время, —

— когда он — под бурей и натиском стоя с увертливой сметкой боролся, подкапываясь под партийных врагов: и обуздывал головотяпов товарищей.

Сколько любви!

Для Мардария «Титыч» был тем, чем для «Титыча» был Химияклич: ось, стержень, садящий своей бронированной ясностью: мозг человеческий.

Ахнул Мардарий: коли головою — на руки, так — мат ему!

* * *

Тителев приподымался на локте, весь — слух:

— Голоса!

Перекрикнулись ближе; фонарики.

С пальцем, подброшенным кверху, смелейше взмигнул; и — понесся в подъезд; в блеск бирюзеньких искорок, пересыпаемых в черном ничто драгоценно дрожащими стаями, — в крик, —

— Серафимы,

— Леоночки —

— бросился!

И — там визжало;

— Ушел!

— Нет!

— Пропал!

Все — исчезнут под вогнутой бездной — бесследно!

Там — в синенький переигрался зеленький блеск;

там —

из тихой звездиночки —

— розовые переигры!

— Бесследно исчез!

Кто?

Профессор Коробкин.

Глава девятая
«Строк печальных не смываю»

На них растет шерсть

Нагие тела, а на них растет шерсть: удивительней всяких кукушечьих гнезд росли слухи: бараны волков поедят; как пузырь дождевой, под разинутым ухом морочило:

— Жди не рябин, а дубин!

Рыло к рылу: ушами водило:

— А ты запирай ворота, мещанин; и — дровами закладывай!

И обдавало, как варом, когда облеплялись, как мухами, слухами; точно под горку колеса: — де долы встают; и де горы попадают; де у Орла изловили бобра; де живем на дому, а умрем на Дону, потому что река подошла подо все города.

— Эк?

— Сказали в Казани!

Де — даже царю в рыло — ворот вворотят; а бар-де

в мешок: и де Питер на щепки разрублен; солдат-де такой: нагишом палашом размахался; палит-де на Пензу; на всю, инвалид; а — без пороху; и от него стрекулист, приказанная строка, — стрекача!

От угла Абасасовой, что у базара, сказали, что скоро гусиные лапочки и языки соловьиные выданы будут в кормы.

Подтвердили у Фунзика, в лавочке:

— Бесповоротно!

Сказал, что Кавлов; Плеснюк повторил Милдоганиной; та — Колзецову; а тот — Будогандиной; ну, — Плеснюка и забрали, молвы той доискиваясь; у нее, у молвы, — ноги ланьи; она — не Маланья, которую можно потискать: за титьки.

Она — улетучилась.

И доискались, в участке, что это все — дядя, который поехал из Новгорода, а куда — неизвестно; вот этого дяди — известно какой: пристегни-ка, пришей на губу ему пуговицу!

Так, не слыша, — услышали; не видя, — видели: лапки гусиные и языки соловьиные, с перцем; в жестяночках пересылают-де немцы.

И пристав, несолоно евши, ушел; ему в спину из Твери над всею Москвой Харитон языком заболтал, — точно колокол — на колокольне Ивана Великого.

Не Харитона, а Прянцева, Прошу, хватали; открылись следы Верливерковской частной гимназии; Синемидиец — учитель словесности, выпив овечьего квасу, — напутал; обыскивали, отпустили, ушли.

Вырастали слова на словах, пучась в тучу: Анисим Онисьев, завода машиностроительного (бок забора под Козиев, около Психопержицкой) под тучей сидел; так, — махорочный дым. Но завод был объявлен гнездилищем дяди, который поехал из Новгорода, а куда — неизвестно: известно куда: на завод; забастовку устраивал. Дядю искали, — не смыслов; они — в решете: много дыр, — вылезть негде; и ложкою не расхлебаешь их, аки солянку; вполне тарабарская грамота; буркулы, точно коровы на грамоту, пялили; и точно гуси на зарево, вытянув шеи, стояли; и пристава слушали:

102