Том 4. Маски - Страница 111
- Предыдущая
- 111 / 126
- Следующая
111
Меж ним и Мандро бахромою мотнулась козетка упавшая.
Нет, вы представьте: сигару свою зажевав подбородком, Велес-Непещевич присел за козеткой, балбоша по ней кулаком, зажимающим, точно бинокль, — металлическую зуботычину; как из-за ложи, окидывая клоунов: «Здравствуйте, — вы!»
И сигала сигара коричневая из губы оттопыренной.
Три опустились за ним головы, показав три спинные дуги.
Непещевич откинулся:
— Да не мешайте!
— Не перебивайте!
— Не путайтесь!
Он, дипломат и чиновник особенных их поручений, насасывал дым, выжидая спокойно того вожделенного мига, когда свершится выламыванье инструментами — красного мяса — из мяса!
И три головы — отступили.
А он, положив свою голову на руку, руки локтями к козетке прижал: панорама!
Английский агент кокоакол
Мандро, захватившись за грудь, раскрыл рот — извиз-жаться: на чудище; но — он не мог; и, грозя указательным пальцем, ему, острым клином волос под профессора дернулся:
— Я заклинаю вас, — не обращайте вниманья на «этих»; они — постоянно присутствуют тут.
Скрестив руки, профессор одной бородою вильнув, не взглянув, — отвернулся, подставивши спину Велесу;
— Садитесь, — к Мандро он, — чего это вы?
Игнорировал взломщиков:
— Я никого тут не вижу-с!
Взглянув на парик; предстояло ж ему повернуть колесо рулевое: мель близилась; и пароход мог пробоину дать:
— Нас — ждут; мы — пойдем.
Но Мандро передернулся мукой:
— Не пустят меня.
— Проведу-с!
И порадовался на лицо, искаженное мукой, что есть-таки мука!
Велес-Непещевич же, сообразив что-то, — бах:
— Кокоакол — сидит?
— Я не знаю, — ответил двенадцатый номер.
— Валяй, Косококо!
И шпора задергала: по коридору.
Английский агент, Кокоакол, Колау, был тайно приставлен в французской разведке.
Профессор, не слушая гадин, в парик говорил:
— Всею жизнью к подобного рода субъектам, — он дернул рукой на парик, — «прибежали»; они положили на плаху топор свой; вы с ними кричали в пустынях: ай, ай!
В коридоре задергалась шпора; и голос сказал:
— Кокоакола нет!
— Ладно, — гадина гакнула.
Вставши и шубу сваливши на кресло, профессор простроенным бацом пошел вдоль колетки — под стол, к парику, не взглянув на чудовище, руку играющую на парик протянувшее, точно не видя: ведь не обращают внимания на паука, когда он сосет мух, в миг ответственного разговора-с!
И вдруг непонятно и дико ревнул:
— Кто позднее пришел, тот идет впереди!
И как в самозабвеньи, парик оторвав (уже лапа тянулась за ним), опрокинув его на ладонь; и, как чашу пустую, разглядывал:
— Преинтересная штука-с!
Танцмейстер на плахе
Мандро, расширялся ухом, ловил эти звуки, которых и не было ведь: были мысли; и были из глаз, точно вылеты птиц; была смена сквозных выражений. Он серую брюку с полоской блошиного цвета коленкою левою выуглил, сунувши бледный ботинок под правую ногу; морковного цвета носок; а ботинок — с серебряной пряжкой.
Замашки — танцмейстера; и — парикмейстера: дергался, как под трамваем, не будучи в силах (трамвай набегает) — вскочить.
Тело — дикое: дергалось дико.
Лицо, не живое, совсем молодое, не двигаясь, — бронзовым просверком шерсти жесточилось; молча вперилось глазами, огромными, умными, как говорившими: —
— Под ураганом — я пал!
— Моя кожа разъелась горючей проказой.
— Огонь попалил мои кости воняющие.
— И душа моя, точно лиловый морщочек бумаги, охваченный пламенем, пережигаема, — добела: сгинуть!
— Но я — еще есмь!
Он разглядывал собственный дерг, зная, что гальванический ток перекрючит конечность у дохлой лягушки; и если животное дохлое дергается, как живому еще «Я» — не дергаться?
Будь он царем Соломоном, вперяющим в плаху глаза, — тем же самым танцмейстерским жестом, одною рукой закрутив волосинку, другою отставясь с мизинчиком загнутым — выю на плаху положит!
Уж тлен выступал на челе; и глазницы — проваливались: двумя черными ямами; а — вы принюхайтесь: запахи опо-понакса!
За ним заседало чудовище!
Усом трясет и кусает
Профессор Коробкин, не глядя на ужас, не глядя в Мандро, — парику, как зачитывал лекцию: перед чудовищем:
— Мы — дети света-с!
Мертетев, рукой раскидавши портьеру, влетел; он схватил Непещевича за руку; руку другую как на цирковую арену выбрасывал:
— Оба — сошли с ума! Нет, — посмотрите: и сам с ними ополоумеешь!
Из-за барьера бросался — к профессору:
— Бросьте мосье Домардэна!
— Вы видите сами, что он невменяемый.
Но Непещевич, как палкой сигары махаясь из губ на Мертетева, — почти с презрением:
— Тсс!
А Мертетев не слушался; и собирался, отставив козетку, прыжком стать меж них, как заправский циркист:
— Вы идите себе: медицинский надзор установлен за ним.
Непещевич вскочил, испугавшись: нарушится редкое зрелише; тупо широкой спиной заслонил он Мертетева:
— Тсс!
Этот дикий старик наводил, вероятно, его на весьма плодотворные мысли; и тотчас Велес головам, протянувшимся из-за портьеры, забзырил:
— Удача…
— Колумбово просто яйцо.
— Тсс!
— Не время: потом; вы — испортите!
— Слушайте!
— Этому, — на Домардэна показывал, — этот, — в профессора тыкался, — визу принес: он — поедет на фронт!
Мадемуазель де-Лебрейль изогнулась с защипом двух пальцев, которым разглядывают в бомбоньерках конфетину, приготовляясь конфетину вынуть, лорнировала — тех, которые — «т а м»…
- Предыдущая
- 111 / 126
- Следующая