Том 4. Маски - Страница 42

К оглавлению

42

— Ну и поедешь: за Лену.

— Не вой: Лена станет Невой.

И Маврикий Мердон это слушает; ходит гулять: и прохаживается под самым забориком Тителевых; ходит к Цивилизацу, который был главным заведующим фирмы «Дом Посейдон» (Сухум, фрукты); и Цивилизац дал намедни записку Друа-Домардэну — в «Пелль-Мелль» — отель. Снес.

В погребке Швилиидзе (торговлю вином запретили) по-прежнему: склад оболочек для бомб.

И Маврикий Мердон это знает; и — знает: Коханко-Поханец, мадам, — в доме колера «пюс» проживает; она — с папиросою, сеющей пепел на толстый живот шерстяной; она — сводница; Тайнойс, писатель, свой труд «Трубадуры» готовит над нею; и Лизозизйлины — в розовом доме напротив живут; Нина Пядь поселилась жиличкою в рамочное заведенье купца Потолоба; и повивальную бабку Сысоич (над чисткой перчаток Перши-Песососова) знает Маврикий Мердон; знает Шйбздика: вот так пузей, над губою бобок; глуп, как пуп, как надолба, как пробка, как почка; и пакостит в банку, и звонкий процент получает из «банки»; с Мимозой Фетисовной жил; сын Мимозы Фетисовны — Примус!

Филипп Фентефеврев, Нефешкин, Григашкина, Флориков, Каклева, Иколева, Велеклев — мещане; купцы — Белузрахин; Срыщов, Простобрюкин, Шинтошин.

Тут жили.

А далее — домики-особнячки: модиольоны, фронтоны, орнаменты, камень; и люди — такие же; проулочек — чистый.

Маврикий Мердон сюда ходит в квартиру богатую: к барыне, к Мире Миррицкой; и Тертий Мертетев бывает тут; что за оказия, —

— Мирра Миррицкая,

— Тертий Мертетев,

— Маврикий Мердон, —

— перья страусовые,

— эксельбанты, и — черный картуз, черный ворот рубашки; все — черное: бритое, желтое очень лицо.

Глазок — нет.

* * *

В переулочке ходит себе Николя Ньюреню-Ньюреня: в котелке; Коко Кубово (кони под сеткой), шах Нагар-Малх, Галилевич, Нигрицкий, Леднилина, Филтиков-Плй,

Лилипонский, Певако и у князь Калеверцев здесь жили; и — слушали с ужасом песенку: из переулка соседнего:


Как ходил я в караул, —
Щеку унтер дулом вздул.


Дилим-булим, дилин-дрю:
— Очень вас благодарю!


Ружьи — дружьи: много дул!
Спины — к немцу: на краул!


Дилим-булит пулемет:
Корпус на Москву идет.


В пуп буржуя, — дилимбёй, —
Пулей, а не дулом бей!

Дальше — выход на улицу: в свет, где окно; над окном: «Маскарад-Напрокат, Перстопалец!» — И палец в окошке на маски показывает.

* * *

Густопселая жизнь: неотводное и безысходное горе; пространство — разбито, а время — исчерпано: прядает с домиками, точно с прелыми листьями — в бездну: табачного и серо-прелого цвета труха, — не Москва!

В расшарап

Лишь икра селитряная, красная, с пасхою — в лавке; художник в хламиде, с копнищей волос, с бородищей, как сена воз; губы, как семга; труба, а не трубка, как пороховыми разрывами пышет; дубиной — на пасху показывает. А напротив горит магазинище; здесь — осетры, балыки: сюда щелкает щеголь с дурацкого лада — на новый фасон.

А за стеклами хваткие руки протянуты к окорочищам; зеркальные стекла, которые выдержат палку, — не выдержат камня; и будут стоять заколоченными эти пулей пробитые стекла, опутанные ледяным паутинником; и малярийный комар, прилипая к стене, — скопит яд.

Появились скуластые лица в Москве.

И взвизгнули рои неглядящих в глаза разъерошенных глаз; серячок, вздув папахой башку, превоинственно выглядел; знать, и уверенность в том, что мы немцев побьем, коренилась в папахе; башка-то — распутила.

Гришка Распутин войну ликвидировал вовсе.

Прохожие: —

...

— красные вилочки: шляпка; а плечики — робкие; точно заискивают; муфта — к носику: наголодалась; а франт за ней; щелкает; —

— и —

— скороногий прошел архалук; ворот — крепкий, с опушкою лисьей, старинных фасонов;

— и —

— рожа скобленая; рот — с пересвистом; папаху себе посадил наотхват; стать и хвать прямо аховые; глазик — злой, но со смыслом; на все он готов: сколоколит, скомшйт, —

— в расшарап! —

— и —

— прошел фейерверк.

Куда?

Да туда, —

— где уж взлопотала толпа, где захлопнуло вскриками, точно бичами, где хлопнули двери, где дзанкнули — ца-ца-ца — стекла: туда — в в толкишй, туда — в дребезги.

Синие пачки свечей полетели в окошко; и желтые кубы мылов волокли, переталкиваясь армяками, орины подняв, и прикряхтывали, удивлялись, старались, чтобы расхищение шло деликатным манером.

Стыдились тащить, а — тащили: в мешок хлопяной кто-то ссыпал крахмалы; а топлый товар, деревянное масло, смешавшися с синькой, лилось в тротуары.

Распевочным ладом, как плакал — «толците: отверзется» — старчик какой-то: над ражим толцателем с ломиком.

Бегал купец (вес — сам-десять; сапожные скрипы — сам-двадцать) без шубы и без картуза: в темень — потною лысиной.

Это громили —

— его —

— Елеонство!

С лампасами синими (знать, есаул) все же силился очередь установить: он громил вместе с прочими.

Эти отверстия окон, впервые разбитых, как прорва, в которую будто летел опрокинувшийся тротуар с сапогами, зашаркавшими пяткой в небо, с носами — в земной, выпирающий пуп.

Недра подали голос.

Глава четвертая
Испытующие

Безлобо, безглазо

Недели за три до ужасного вечера у Тигроватко Друа-Домардэн получил с человеком записку: ему неизвестная вовсе мадам Кубоа пожелала сообщить весьма важное сведение в связи с визой, которую ждал с нетерпением он; назначалось свидание где-то почти на окраине города; праздно томяся в отеле, — пошел.

42