Том 4. Маски - Страница 48

— Кто такой?

Николай Николаевич вздрагивал жирным бедром, точно лошадь, кусаемая оводами; он пальцами цапнул халатную кисть со стены и помахивал ей перед маленьким с толком, со смыслом: им, старым научным жрецам, сей халат, разыгравшийся пятнами, — идоложертвенное, благодатное мясо.

Так маленькому он начесывал кистью под нос:

— Полюбуйтесь: экзотика… Гиперемия переднего мозга… Любовь к пестроте!

В пестроте не повинен профессор: халат перетащен сюда Василисой Сергеевной, а привезен Харкалевым.

Профессор, привстав, наблюдал этот грубый показ туалета; поправив повязку, он ждал объясненья: зачем привалили сюда неизвестные люди? Он хмурился, жесты вобрав; не влетают без спроса: докладывают, посылая визитную карточку; значит, он зверь, выставляемый под этикеткою: «бэстиа стульта».

С недавней поры ощутил всю обидность сиденья в, что ни скажи, — желтом доме!

* * *

Теперь он гулял за оградой лечебницы.

Ставши под маскою фавна, очки подперев, наблюдал он, бывало, как свет, — ясно желт; выходил за ворота; и шел переулком с сестрою — к Девичьему Полю, — в багряное рденье листов, чтобы видеть, как стены далеких домов, точно призраки, смотрят медовыми окнами.

Долго сутуло стоял, глаз зажмурив; оглаживал бороду: вот удивились бы, если сказать: этот трезвый, достойный старик — сумасшедший.

Раз праздный прохожий (такие есть всюду), к нему подошедши бочком, снял картуз; и — раскланялся:

— Вы, извините, пожалуйста, — кто?

— Я? Иван.

— Извините, пожалуйста, — праздный прохожий фулярово-красным платком утирал потный лоб, — что за звание? А?

— Был профессором.

— Так-с!.. — Извините, пожалуйста… — Но Серафима Сергевна его повела, опасаясь последствий беседы.

В последнее время достойно, мастито и даже торжественно выглядел он; с таким видом стоял, пред гостями, готовясь их выслушать, как депутацию.

Пред синепапичем

Глава правительства, правда еще вероятного, соображал, как его монумент со столба государственного склонит голову перед наукою: —

— сколькие аплодисменты!

К профессору, руки по швам, подошел; склонив лоб (до чего пробор четок!): и — замер: —

— такой-то (отчетливо тихо)!

А не «князь такой-то»!

Стоял с оробелой, висящей рукой, не стараясь коснуться профессорской: ждал, чтобы приняли: робость и скромность величия!

Но не повертывая головы, не сжимая руки, с сухотцею профессор ладонь ему сунул:

— Могу вам служить?

Ладонь выдернул.

Князь был фрапирован.

— Прошу!

Нос на маленького: —

— как —

— как?

Сине-па-пич?

И — нос Синепапичу.

И — Синепапич ему:

— Синепапич!

— Так-с, — прыгал с потиром ладоней вокруг Синепапича, — имя-с, — взять в корне… и, — в корне взять… отчество?

И — Синепапич ему:

— Питирим Ильич.

Взгляд уважения на Питирим Ильича отмечал всю дистанцию меж единицей с нолями и между нолем; он, сердечно приставив два пальца к очкам, нос просовывал свой между пальцами; вот он какой, — Синепапич: бесплечий чернич; но, как меч и как бич — труд, кирпич, разбивающий психиатрически школу Пэпэшеву.

И — ринулся к креслу, чтобы Синепапичу кресло вкатить под коленки, величие князя светлейшего перенеся к Синепапичу; а — невеличка какая! Макушкою князя в микитку, а носом — под пуп.

Кресло выкатила Серафима Сергеевна, ланьим движеньем слетев с подоконника; в ней жест профессора всплыл, точно в зеркале; грацией нарисовался: в улыбке, с которой она от профессора перенеслась к Синепапичу.

Грации этой не видели; ведь для влетевших она — скучноватое рукопожатие, или — претык: время ж дорого!

А Синепапич, профессор, коллегу, профессора, спрашивал:

— Нравится вам в этом розовом доме, профессор? И руки профессор развел иронически:

— В желтом, хотите сказать? Что его перекрасили в розовый цвет, это только подчеркивает…

Не окончивши фразы, он сел.

Николай Николаич, хозяйское око напуча, пожал лишь плечами; оглядывал комнату:

— Стулья-то где?

К Плечепляткину дернулся:

— Стулья.

И вылетел бомбочкою Плечепляткин, студент, Куланскому и князю по стулу втащить.

Синепапич у столика сел; князь; оправивши фалды, осанисто сел пред профессором; а Куланский сел за князем, он дивное диво, мечту, — не профессора, — видел впервые; и скорчился робко за князем.

Висело молчание.

Вечность — младенец играющий

Паузу князь, вероятно, нарочно продлил — склоном лба и бородкой; как ласково щурился он и как бархатно высказал тенором внятным:

— Давно искал случая я навести вам, профессор, визит, — где был прежде? — чтоб дань удивленья, — соболезнования чуть-чуть он не дернул было; и, — помедлил, — с осмотром прекрасного здания этого: соединить.

И бородкой на фавнову рожу: в окно.

На дворе он с Пэпэшем любезничал: цель посещенья — лечебница-де не визит; Пэпэш, боднув ножкой, вскричал Препопанцу глазами:

— Вы слышали, что было сказано — там? И вы слышите, что говорится теперь?

Наступило молчанье; всем стало неловко; профессор, стреляя очковыми стеклами в руку, рукой барабанил; он не отзывался.

Все ж экзаменуемый возрастом, знанием, опытом, силой таланта и видом, и позою экзаменаторам робость внушал, как экзамен начать?

И — с чего?

Но забывши о всех, через голову всех — к Серафиме Сергевне он, суетясь озабоченно носом:

— Вы, ясное дело, впишите: для памяти.