Том 4. Маски - Страница 100

100

Бегством все трое пустились в переднюю, где он кота с перепыху надел на себя вместо шапки, «отец» — с перекошенной, злою гримасою; он — с перетерянным плачем: сквозь смех.

Так последняя и роковая их встреча, — единственная, — отпечаталась в памяти!

У Серафимы же вырвалось:

— А!

Встрясом плечи.

— Вы что? — Никанор.

— Нет, что с нею? — склонясь к Никанору. — Откуда болезненная экзальтация эта?

— Так чч-то, — Леонора Леоновна к брату, Ивану, всегда относилась с горячей сердечностью, — строго одернул ее Никанор.

Но прищурясь, он борзеньким носиком быстро поерзал меж ними: как будто в обоих — свое, недосказанное, переглядное слово.

Встав в тень, Серафима опять поманила кивочком:

— Зачем она так беспокоит его?

— То есть — как?

— Ну, — не знаю.

А взгляд Леоноры как бы говорил:

«Много, много воды утекло».

И тонула в глазах своих собственных, густо синя папироской и выставив ручку, точеную, точно слоновая кость.

Серафима подумала:

«Что за претензии?»

Эти претензии воспринимала она, как порыв — неестественный.

Брат, Никанор, не ответивши ей, перестегивая пиджачок, подсел к брату, Ивану:

— Как, что?

— Как тебе — эдак, так — Леонора Леоновна?

— Мы… да какая-то, да-с, дергоумная барышня, — скрылся от брата усами.

— Она уже — эдак.

— Как?

— Дама!..

— Забавная барышня-с…

Твердо упорил, задумавшись явно; и, явно, — над ней.

Вдруг стараясь занять разговором ее, — но таким, каким дряхлые старцы стараются, став еще более дряхлыми, выставить в шутку шестнадцатилетних девчонок пяти-шестилетними пупсами — рявкнул он:

— Котиков любите-с?

Вновь, точно дерево, в ветер рванувшееся, Леонорочка, пальцы ломая, — к нему; и опять, точно дерево, корнями привязанное, оглянулась на мужа: сидел, уцепившися пальцами в кресло, не слыша, не видя стальными глазами; жесть — губы зажатые; в лоб же морщина влепилась, вцепяся, как хвост скорпиона.

— Нет, не по пути с ними нам! — Серафима настаивала в Никанорово ухо.

Поморщился:

— Элеонора Леоновна, Терентий Титыч — друзья!

Но подумалось: недруг и тот до поры — тот же друг и морщинки от лобика рожками в угол наставились.

Тителев встал, ей блеснул:

— Добрый вечер, — критический критик… Да я забегу еще.

Не отзываясь на шутку, без всякого повода вышла из тени она; свою выгнула голову; руки — на грудь, отступя припадая на ногу, — насупилась хмуро.

Он — вышел.

И мир, как разбойник

Профессор вышарчивал взад и вперед; точно он, не, имея пристанища, странствуя, видел градацию дальних ландшафтов; вдруг — замер он; руки свои уронил; носом — в пол, в потолок, чтобы выслушать отзвук в себе —

— синей мысли, —

— о первой их встрече.

Да — первая ли?

Вот что выслушал: —

...

— перед золотеньким столиком чашечку чая, фарфор, розан бледный, поставил лакей перед ним, ему виден кусок кабинета, открытый в гостиную, — кубово-черного, очень гнетущего тона, такого же, — как фон обой этой комнаты! Красные кресла жгли глаз своим пламенем адским оттуда; и были такого же колера, — как эти красные пятна

А девочка эта сидела, — так точно— с таким же раскрывшимся ротиком.

Выслушав это, он руки с улыбкой седою развел пред Леоночкой; торжествовал над молчаньем своей бородою, — безротой и доброй

* * *

Вдруг усом вильнул; и — слова, плоды дум, точно сладкие яблоки, стал бородой отрясать.

— Все идет, говоря рационально, — по предначертанью. Улегся усами; прошелся он:

— Царствует — царь… Безначальные — мы. Руки сжал: носом — в пол:

— Что же, — будем готовы.

И глаз в блеск порочных, агатовых глаз, расширяющихся в изумруды невинные, —

— глаз —

— просинел.

Из агатовых глаз — в голубые глаза Серафимы он ринулся; и Серафима сказала — глазами в глаза:

— Я — готова: на все.

Но он, вынув свой глаз из нее; повенчав ее взоры с Леночкиными, он читал ее мысли; но сделал рукою ее от себя отстраняющий знак:

— Вы — останетесь здесь: не пойдете.

И руку, как с пальмовой ветвью, приподнял — к Леоночке:

— Мы с ней — пройдем!

И казалось, что в ней соблеснулися звезды; и звездный поток, — тот, который'глубокою осенью сыплется из синеродов над скупой землей —

— Леониды, —

— посыпался!

Он же в ответ ей на блеск:

— Были львицею: станете — девочкой.

И Никанору, бросавшемуся, руки выбросил:

— Я — к вам: вернусь; будет — радость!

— Да что вы, профессор?

— Куда собираешься ты?

Он ответил загадкой:

— Туда, где вас нет…

И прошелся; и — видели: борется с чем-то.

— Мы — косные: бодрствовать — трудно… И мир — как разбойник.

Из глаз он выбросил солнечный диск:

— И разбойника братом хотел бы назвать я.

Тут став повелительным, он указал на порог — Леоноре Леоновне:

— Ну-с, вы — готовы?

И дернулась; вертиголовкою, расчетверясь меж собою,

профессором, парочкой дико ее пожиравших глазами людей, — Серафимою и Никанором, — глаза, не мигающие опуская в носочки, как будто ее наказали — вперед наклоненной головкой,

— как тихий лунатик, —

— прошла!

И за нею он вышел.

И больше его Никанор в старом мире не видел, когда они встретились, —

— все —

— было —

— новое!

Крылышки бабочки

100