Том 4. Маски - Страница 6

Так — братец: все юркает, спорит, юлит, рассуждает о брате; занятен весьма: пиджачок — коротенек: с протерами, — серенький, реденький, рябенький; штаники в пятнах, в морщинах, с коленной заплатой: сам штопал; серявый, дырявый носок на ноге: лучше даже заметить, — над каменным ботиком, а не штиблетом-гигантом, в котором нога замурована прочно; пролысый, с клокастым ершом, и проседый, ерошит бородку: ерш, ежик — колючий, очкастый и вскидчивый.

Вскочит, встав взаверть, ногами восьмерку, легчайшую вывинтит, выпятив левую сторону груди и правой рукою заехавши за спину: с видом протеста:

— По-моему, брата, Ивана, — так чч-то, — из лечебницы брать: но — домой ли? Домой, обстановка такая, что… Яд для больного.

И ногу поставит на стул сапогом:

— Впрочем — непритязателен брат: брат, Иван! Мы, Коробкины, так сказать, без предрассудков…

Брыкнувши ногою (со стула) — пойдет писать: диагоналями: все-де полны предрассудками, — только не мы, не Коробкины: не брат, Иван.

Никанор был во многом, как брат, брат, Иван; только: вместо ершей тормошащихся — пролысь с хохлом: верно, годы да горе лысят человека.

Он был леворуким; и был левобоким; все левое вылезло: клетка грудная, плечо; и — вломилось все правое; шея не вшлепнута, как у Ивана, у брата; на ширококостном лице из-под лбины, как пуговка, — носик.

А впрочем — как брат; брат, Иван.

Те же фыки и брыки, — но едче и метче: стремительней, ежели брат —

— брат, Иван, —

— сгинет, все — грохочет, как гиппопотам; Никанор, хоть сигает, а — не зацепляется, напоминая морского конька, предающегося переюркам средь водных стихий: он, как рыба в воде, средь предметного мира, иль как… балерина: вприпрыжку живет.

Но и Тителев — тоже чудак: десять месяцев высидел в собственном домике наперекор Неперепреву; наискось сел Непососько.

Сидят — очень многие, но — в разных смыслах; кому это — задние мысли.

Кому — заключение.

Элеонорочка

Брат, Никанор, ежедневно являлся к Терентию Титычу.

Этот рассеянно встретит, бывало:

— Скачите себе: я-то — занят…

Фальцет «Ундервуд» дрежжит.

Или, — хлоп по спине его: к Элеоноре Леоновне, в голубоватое поле стены, где повешено зеркало с круглой каштановой рамой; стекло, туалетик облещивая, отражает гребеночки, белые щеточки, зеркальце в сереньком кружевце, густо осыпанном меленьким пятнышком, точно снежинкой; за серенькой ширмой, усеянной крапом, — постель.

А с постели, бывало, всклокочится дамочка: в желтом халатике, с крапом — и серым, и черным; на стриженой шапке каштановых мягких волос полосатая шапочка цвета каштанов, растертых на пепле; а чорт — не видать, потому что из ротика выфукнет дым перевивчатый: срослые брови увидишь из дыма; в вместо лица — сизоватое облачко в сиверкой комнате.

Слушаешь струйчатый голос:

— Ты, Тира?

— Леоночка, — я: с Никанором Иванычем; он там сигал: ты бы с ним!

— Извините, такая я спаха.

И ручкой покажет на старое, черное креслице в серых, как дым, перевивчатых кольцах.

Дивана же нет; лишь подушка зеленая брошена в сизые, синие крапы ковра; ковер — карий; усаживаясь на ковер, локоточком продавит подушку; калачиком ножки.

И юбочкой кроется.

— Ляжет с опущенной шторой: валяется день; после бродит себе неумытой зашлепой; а то проработает сутки, без отдыха, — Тителев скажет.

И после:

— Сигайте же с ней!.. И — бежит.

Никанор же Иванович вместо того, чтобы сесть, ногу бросив, подтяжку подтянет; и вдруг пролетев мимо пепельницы, мимо кресел, в прощелок, и не зацепившись никак, — к подоконнику, в чахлую пальму окурком:

— Вот пепельница!

— Не трудитесь, — так что: я и — так!

И воткнувши окурок, поправив подтяжку, обратно вьюркнет.

* * *

Никанора Ивановича поразила она с первой встречи же: выслушав что-то, без предупрежденья, меж ножками юбочку стиснула, чтоб не отвесилась, тотчас же — взвесила в воздухе: ножки (головкой в подушку).

— Я вот что умею.

И вновь запахнувшись, — в пунцовую тальму.

— Она — неизносная: с детства! — в позевы свои, свесив голову, сухонькой ручкою в сухонький ротик, зажмуриваясь, папироску засунет; и — ручкой к берету, другую — в подушечку.

— Текера, американского анархиста, — читали? И — трезво, и — дельно.

Привздернувши ногу на ногу и ногу ногой обхватив, балансирует стулом, поставленным на одну всего ножку, весьма ужасая, что хлопнется на пол со стулом.

Не падал.

Пускалась с ним в споры; но не отрываясь от спора, за полуторагодовалым младенцем своим, Владиславом, бывало, следит.

Так с ней встретился.

Точно рыдван опрокинутый

Элеонора Леоновна — очень забавна.

Почти еще девочка; верить — нельзя; развивала двумыслие; рот — про одно, а глаза — про другое совсем.

То дикуша; то — тихая.

Очень немногие терпят стяженье подтяжек с отбросом ноги, сбросы пепла в штаны, притыканье окурков, прожжение скатерти, ну и так далее, — то, без чего Никанору Ивановичу невозможно общенье с застенчивым полом.

И мало его он имел.

Но в Ташкенте сходился с девицею без предрассудков, — в штанах и в очках, — рассоряющей пепел себе на штаны; он на этом на всем собирался жениться; но раз доказала девица зависимость органов деторожденья от фактора экономического; тогда с фырком ужасным поднялся на это на все; с «извините, пожалуйста» сел, грянь увидя меж пеплом, очками, штанами — ее и своими; с подъерзом на цыпочках, чтоб не скрипеть сапожищем, ушел; его ждали: заканчивать спор.